Лорд маг смотрел в темноту. И как бы он не вглядывался в мир, как бы тщательно не перебирал его по крупицам, по пластинкам, неминуемо приходил к выводу, что он портится. Стало совершенно не на кого положиться. И неминуемо вставало перед мысленным взором видение плоской поблескивающей металлической поверхности, пустоты с четырех концов и миниатюрного, до кукольности крошечного человечка посредине. И мощного указательного пальца, плавно и неотвратимо надвигающегося сверху, из вне, с тончайшими черными трудовыми полосками в порах и ровно, коротко, аккуратно подстриженном ногтем.  И по-прежнему пустой поверхности. Но уже матовой. Из-за разровненного по ней кукольного человечка. Восточная мудрость гласит – звука нет, если никто его не услышит. Можно завопить от отчаянья и неизбежности во весь голос, но даже эхо не ответит тебе, потому что у стального ящика под названием Суть нет осязаемых стен, он оканчивается и замыкается абсолютно белой пустотой.

Ничего не осталось. Ничего, что могло бы слегка замедлить движение перста судьбы или, по крайней мере, возникнуть на плоскости рядом, замараться в его крови и услышать надорвавший легкие вой.

Мечта. Мечта часто помогает выжить, но только если замешана она в верной пропорции – недостижимость помноженная на алогичную веру в успех. С годами аппарат искусственного жизнеобеспечения изнашивается и отказывает в самый неподходящий момент. Как сейчас вот, например. Мечта погибает бессонными ночами, когда за пол часа умудряешься разобрать свою жизнь по косточкам, ворочаясь в темноте и не находя в себе силы подняться и открыть окно. Когда варвар воспоминаний долбит по системе отбойным молотком очевидности.

Свобода. Свобода это непосильный груз, всеобъемлющий, накрывающий целый маленький мир, насколько позволяет увидеть глаз, пресс, вминающий в кровать и не позволяющий открыть окно и глотнуть свежего воздуха. В определенный момент, когда принципы дохнут с голоду и нещадно колит селезенку, разбухшую от цинизма, готов признать и сдаться, готов простить себе желание, потребность быть чьим-то рабом. Чьей-то собственностью, ценностью. Позволить уверенно сильным рукам и надежным стенкам сейфа перенести проблемы на себя, скрыть от белой абсолютной пустоты. Позволить позаботиться о тебе. Нет, даже и не так. Позволить на минуту сбросить в пустоту Ответственность. Позволить ошибаться великим.

Любовь. Умело подведенные красивые глаза с томно опущенными веками тоже могут спасти. Но не теперь. Тысячелетия назад, когда он твердо знал, что любовь едина и безраздельно принадлежит одной, неоспоримо совершенной, лучшей женщине, лучшей из всего, что мог когда-либо сотворить мир, он был счастлив. Падая в грязь, выслушивая насмешки и чувствуя парализующим холодом по позвоночнику весело презрительные взгляды и ухмылки, накалывая пальцы ядовитыми шипами и стирая шею воротником форменного плаща, он верил – это за нее, он верил, что совершает подвиг под названием жизнь во имя прекрасной дамы. А теперь наверняка знает – это каторга. И нужно просто достойно отмотать срок. Впрочем, и это не обязательно. Необязательно выдержать достойно, довольно и того, что просто – выдержать.

Пожалуй, самая сложная вещь на свете – любовь. Одного человека к другому. К мужчине, к женщине, к ребенку, к старику, к родителю, к родственнику. К собаке, к хомячку, к трофейному пистолету, к кружке, подаренной на окончание колледжа. Любовь к свету и тени. Любовь к самому себе. Первое, самое первое мгновение, один взгляд, один звук, один вздох, а все остальное – воспоминание. Теплое, светлое и близкое, как одинокий солнечный луч на деревянной панели. Как привычно липкая подарочная кружка или трофейный револьвер.    

Любовь к другу. У друзей, всех без исключения, есть пренипреятнейшее свойство – предавать. Причем даже не в самый ответственный момент, а тогда, когда ты вовсе этого не ждешь, в общем-то, по пустяку, в котором и не отказал бы по доброй воле. Если бы была кому-то интересна твоя добрая воля. И становится противно, пересыхает во рту, ладони покрываются потом, хлюпает, проваливаясь в слякоть, доверие… и делается неожиданно непреодолимо стыдно. Как будто сам предал. И верить не хочешь до самой последней минуты. И дураком не хочется прослыть, и неудачником, и намекнуть совестно… ситуация, кажется, еще хуже и безвыходнее форменного кожаного плаща. Жесткая, жаркая, бесполезная и бессмысленная сбруя. Обязательная до тошноты.        

Взгляд упал на ужасающего вида рожу, пришпиленную к фасаду противоположного корпуса.    

Шэнг Цунг внимательно, придирчиво оглядел маску. Выпученные глаза, безгубая идиотическая радужная улыбка, материал явно органического происхождения – не иначе с трупа физиономию содрали и подретушировали. Затерианская праздничная маска по случаю «Отхода Холода», странно, стран и миров целая туча, а праздник один. День встречи весны. Колдун невольно вспомнил, как отмечали его на Куэтане.

Бал. Золоченый вычуренный карнавал. Замок наполнялся придворными, совершенно бесполезным вымершим классом, полностью испарившимся после переворота, и сохранившимся разве что в приторной, поблескивающей вороньими стеклами Эдении. А мелкотня из окрестных, не приближенных к высочайшим особам домов, пролезала в окна, воровала с кухонь еду, а иногда и что потяжелее, да подолговечнее. А господа, к тому времени уже навеселе, ради развлечения стреляли по убегающим мальчишкам, кто заклинанием, а кто из лука… и иногда крайне удачно и искусно попадали. И смеялись, когда парнишку стрелой подбило в спину, а он так смешно затормозил на полном ходу, встал столбом и повалился лицом в землю. Это было очень смешно. А мальчику тогда было пятнадцать лет. Ему, будущему Лорду Магу, первому помощнику императора, было всего пятнадцать лет. Слишком много, чтобы обижаться или, напротив, принимать как должное. Слишком мало, чтобы умирать. И на плечо ему опустилась рука принца. Так случилось. Так легли карты. Так решил единый.

А принцу было скучно. И безмерно одиноко, наедине с пьяным смехом и промозглыми петляющими коридорами. И смертный сверстник, задыхающийся от боли, а главное – от неожиданности, пришелся в самый раз.  

- Ваше высочество… - почтительно выдохнул юноша, всеми силами пытаясь придать голосу такое выражение, будто единственным источником его волнения является великая честь лицезреть пред собой наследника престола.

- Неужели живой еще? – Крайне изумился тот и крикнул, обернувшись назад, к заинтересовавшимся редким поворотом событий гостям. – Фереско, ты отвратительно стреляешь, равно как и все, кто учится стрелять не по необходимости, а по моде! Я даже не поверю, что ты специально пожалел мишень – здесь нулевая видимость, а ты, выродок Картезианский, и при свете факела-то не разглядишь! Тут пол кварта до сердца, стыдись! – И несравнимо тише, почти шепотом. – Ты кто?

- Я?

- Да никого другого тут нет вроде.

- Я – сын Ксандера Цунга, нагло опозоривший свое семейство за последние пол часа. Но, видимо, не настолько непоправимо – ваши гости, по крайней мере, развлеклись.

- Встать сможешь?

- Смогу. – С готовностью ответил позорник и тут же добавил опасливо. – Но… введено военное положение и воровство карается высшей мерой… - «Воровство» он произнес слегка помедлив, но без аристократического барьера: делать делаем, а называть стыдимся.

- А чего ж ты полез сюда?

- Так ведь… праздник. – И без привычной агрессии: вы жируете, сволочи, и гуляете ночь на пролет, а у нас хлеб загнивает в минуту без магической защиты!

- Как зовут-то тебя, праздник?

- Шэнг.

- В смысле Шан?

- В смысле Шэнг.

- Ладно, пусть будет так, тогда иди по боковой галерее, и на верх, третья комната слева. Скажешь, что от меня. – Помог подняться и поспешно окликнул уже удаляющееся существо. - стрелу не вынимай!

- А то!..

 

- Значит так, запомни систему дворцового мироустройства. – Они шли по центральной галерее, иногда задевая выбивающиеся из-за решеток ветки кустарника и какого-то омерзительно прочищающего мозги шипастого растения с мятным запахом. Шао улыбался. Начинающий маг расплылся в ответной, слегка ехидной ухмылке, но слушал его с пожалуй даже чрезмерным вниманием – его неимоверно забавляло, когда будущий правитель Куэтана брал на себя функции руководителя. – Я, сильно на это надеюсь, любимый сын правителя. Ты мой… черт, ну почему мне нет двадцати? А то бы я мог назвать тебя своим ki`art`ом… а так я даже слова подходящего подобрать не могу. Фаворит… ну да, фаворит, но это как-то не так звучит…

- Другого слова и я подобрать не могу…

- Ну ладно, пусть будет. Еще двое титулованных особ здесь, которых стоит немного побаиваться – мой братишка Нэн, абсолютно беспрокое создание, и отцовский первый министр… ну и сам мой отец, разумеется, но ты это и так знаешь. – Собеседник, не меняя выражения лица, с достоинством и в то же время почтительно толи поклонился, толи кивнул, так, как и было положено истинному ki`art`у – с видом полного подчинения и явственной иронией.   

Он остался жить во дворце. Чтобы понять, насколько неоспоримой удачей

для будущего лорда мага была неожиданная встреча с наследником престола, нужно было с точностью представлять себе Куэтан. В разговоре с императором о Японии, Рэйко употребил выражение: «Острова, где толком ни черта не растет», и Шэнг Цунг с необычайной теплотой отметил, что то же самое можно было сказать и о его родине. Долгое время на Куэтане сохранялся матриархат, сказывалось влияние Шаран Провидицы, а мать Шэнга была ведьмой и в далеком прошлом - жрицей Шаран, отец – офицером союзной армии, так что, в общем-то, семью их можно было считать довольно-таки обеспеченной, и лучшим доказательством тому служил квадратный метр жиденькой темно-зеленой травы, редкой настолько, что куда лучше видна была черная земля, на которой она росла, щепетильно огороженная под окном загнившими досками. Величайшая ценность в стране, где прямые лучи солнца по определению не падают на землю, где царит вечный полумрак, пасмурный призрачный ворох серой рванины невесомых туч, и запах дождя, наделе приходящего столь редко.

В доме, с рождением ребенка, состоялась тихая, угрожающе значительная беседа. И Маий приняла решение уйти из храма провидицы, а мужа за шиворот вытащила из полка. Та решительность, с которой самая обыкновенная, рядовая вакханка продемонстрировала кукиш великой богине, поразила ее венценосного супруга, с которым в то время уже начинался разлад, и он щедро отблагодарил бывшую жрицу за доставленное ему удовольствие. И благополучно забыл о ней. А семейство Цунг экономно и расчетливо проживало эти деньги, плюс сбереженные за время службы, и сосуществовало в мире и согласии, перебравшись в ветхий, но поместительный и крепкий еще домик по ту сторону реки Гвен. С ролями определились они давно, и обманок построили себе всего два слоя, можно сказать, чуть ли не простейшие одноклеточные: отец Шэнга свято верил в то, что является настоящим мужчиной и хозяином в доме, на деле же мать руководила и принимала все ответственные решения. С рождением ребенка в их идиллию вторглась серьезная проблема: как воспитывать будем? По всем канонам своеобразной рыцарской чести отпрыска мужского пола следовало воспитывать воином, и, соответственно, отдать в клан, но Маий выразилась в том плане, что «Хрен тебе, а не клан!», и с тех пор Касте воспринимал сына как прямую угрозу своему мнимому главенству. Рвали мальчишку надвое. Тянули в разные стороны с максимальной силой. И на беду будущего лорда мага, он оказался на удивление, на убиение туп к боевым искусствам и большую часть времени проводил у матери на кухне. Ни то, чтобы ему не хватало таланта, но юноше с редкостным трудом давалось то, что ему не нравилось, а тренировки ему не нравились категорически. И бесконечный непонятный, вызывающий ответную обидчивую злобу, косой, придирчиво раздраженный взгляд, и бесконечные мелкие зацепки, и подколки в стиле: «Скоро в платье ходить начнешь…» или «Ни только как баба мыслишь, но и дерешься так же… чего и следовало ожидать» и «Ужас… ну да что с тебя взять-то?». А потому, не вопреки, а благодаря отцовским усилиям, он получил абсолютно женское воспитание. А потому ему обидно было смотреть, как она – самая талантливая ведьма из тех, что он видел, а видел за пятнадцать лет только у себя в доме их не мало – загнивает здесь, и как тают деньги, и как она надеется на него. А он не может оправдать его надежды. Просто физически не способен. И, оказавшись в замке Повелителя Ветров, Шэнг впился в знания зубами и когтями, упорно упихивая их себе в голову и подробно отписав обо всем матери, завершив свое последнее письмо словами: «Вряд ли мы когда-нибудь еще увидимся. Лет пять я проведу здесь, потом, если наследник отпустит, отправлюсь учиться в Эдению, и, если очень уж повезет, сделаюсь колдуном. Настоящим. Истинным хранителем великого темного знания. Ты ни в чем не будешь нуждаться, я регулярно буду посылать тебе деньги… прости меня пожалуйста, что бросаю тебя здесь, но разве не этого ты хотела? Нет, я никогда не смогу тебя оставить и забыть – нет у меня человека ближе, любимее и надежнее, и хотя так гласит обычай посвященных, у меня просто не хватит сил. Но ведь об этом не обязательно договариваться заранее, правда?» Пацанское письмо. Дурацкое. Так в далеком детстве он просил ее: я неправ, я очень виноват и очень извиняюсь, но ведь отцу необязательно об этом знать, правда? И она прощала его. Всегда. Но в данном случае на прощать бы взялась, а благодарить. Ранним серым безветренным утром отчий дом огласил торжествующий воинственный клич.

- Ага! Ага! Вот! Вот посмотри сюда! – Размахивала Маий исписанным листком над головой, так, что жующий за дощатым столом Касте ничего при всем желании разглядеть не мог. – А я тебе говорила?! Говорила я тебе, старый хрыч!? А ты не верил мне, не верил! – Торжествовала она, подсунув ему письмо под нос вплотную и указывая пальцем в потолок, видимо, призывая небеса к себе в свидетели. – Все «в клан», да «в клан»! Дурак ты, вот что я тебе скажу с полной ответственностью!.. – Глава семейства внимательно изучил письмо и буркнул, старательно скрывая гордость и радость.

- Вот повесят еще твоего отпрыска за ведовство, близится ведь раскол, тогда увидишь… - Ведьма выдохнула возмущенно, поймала как бы поганые слова в кулак, распахнула ставни и выбросила их за окно, поспешно и плотно закрывшись обратно.

- Вот типун тебе на язык! Вот беду накликаешь, сгубишь сына родного! Ух!.. Зла на тебя не хватает. – И поварешкой по лбу треснула, для верности.

           

Будущий же император Шао Кан представлял собой картину совершенно противоположную. Один леший знает, - или водяной, или домовой, или каменный, в зависимости от того, где познакомились господа Боги, - как умудрились они в своем позорном браке продержаться столь долго и сделать четверых детей. Они ненавидели друг друга всецело, именно из-за слишком хорошо закрепившейся в памяти большой, всецело захватившей их любви, которая противоречила всем их великим идеям и проектам и никак не могли они того друг другу простить. Противоборство их проявлялось абсолютно во всем, от выбора блюд к официальному приему до воспитания наследников и управления государством, оба они основывали собственные религиозные кланы и нещадно сражались друг с другом за веру истинную и за измученные людские души. Детей они поделили еще при рождении: старший, Тьен, наследник престола и высшей божественной силы, был ими отметен мгновенно и единодушно – как недозволенная банальность. Младший, Нэн, всецело стал матушкиным воспитанником и любимцем, уже потому, что слишком был слаб и вряд ли без помощи ее и покровительства добился своими силами хоть чего-нибудь. Айи сперва тоже была взята ею под протекцию, однако к пятому-шестому году жизни ее Шаран так приревновала единственную свою семейную соперницу к мужу, абсолютно без всяких на то причин и оснований, что чуть ли не возненавидела девочку. Шао оказался средним. И на него пал отцовский выбор. С первых же лет он готовился в рыцари тьмы, голова его забита была до предела пропагандистской высокой глубоко теоретической ахинеей. Он был аргументом. Доказательством. Личной победой отца или, напротив, непоправимым и недопустимым его поражением… но никак не пятнадцатилетним юношей, у которого с роду не было ни друзей, ни близких, который не знаком был ни с кем из своих сверстников и которого куда более человечная компанейская Айи несколько месяцев кожаным мячом пыталась научить играть в футбол в малом внутреннем дворике замка. Он до самозабвения любил свою семью. Да, что там, любил он поголовно всех, кто попадал в поле его зрения, с кем можно было перекинуться парой слов об окружающем мире, а главное – кто не был посвящен в великий отцовский замысел. Отца он любил до восхищения, фанатичного преклонения и обожания, каждое его слово ловил, каждый взгляд, каждый жест… вот только слов и жестов было слишком мало, в воспитательных целях. И главное, главное – приучил его батюшка ценить идеи выше жизни человеческой, а политические взгляды ценнее прожитых вместе долгих счастливых лет и общих светлый воспоминаний, что и являлось, в общем, величайшей бедой дома Шиннока, бога высшего.

 - Понимаешь, смертные… ну они потому и смертные, они умирают. Всегда. Живут не долго, как бабочки. Бессмертны только боги, кочуют из Не-мира в Империю и обратно, и им тоже не позавидуешь. Бессмертны колдуны, но только если очень сильно нужны кому-то. Из богов. И я… я ведь тоже не вечен. Да, мне пятнадцать тысяч лет, но это срок ничтожный, я уже погибал четыре раза, и наверное снова скоро умру. Я не знаю, как тебе объяснить…       Это выучить надо просто, и все. Все умирают. Все или почти все, а ты живешь, как правило, чуть дольше, пережидаешь и терпишь. И чем больнее тебе будет, тем больше, значит, занимали они твою голову. Это… неизбежно.

- И значит, лучше просто никого к себе не подпускать.

- Ни в коем случае. Просто надо об этом забыть. Я прожил всю жизнь на будущее, постоянно надеясь и работая на завтрашний день, а этот великий день все не приходил, теперь мне действительно полтора десятка тысячелетий, даже представить страшно, а будущего, которого так долго ждал, - нет.  Люди просто слишком быстро исчезают, и не успевают понять, что его вообще нет. – Отец вздохнул тяжело. Отец. Странно, всегда кто-то был рядом с ним, рукою твердою вытаскивал из дерьма, отряхивал тщательно и ставил в строй. Сначала отец, мать иногда, потом сестра, потом Шэнг. Последний когда-то крайне неосторожно согласился остаться при дворе, спустя пять лет, еще до начала гражданской войны, уехал учиться в Эдению, а потом… Потом был переворот. Тогда же папа объяснял ему, почему их оставила мать, почему он убил ее, почему она – светлопоклоннеческая сука, и что будут они теперь строить новый мир, и, собственно ведь, ей, Шао, совсем не больно было…

- Раз-два, шаг, удар, шаг, блок… поворот… шаг, блок, шаг, удар… - Нэн не удержал тяжелый рыцарский меч, и лезвие соскользнуло. – Нэн! – Расстроено, раздраженно, безнадежно застонал Шао Кан. – Ну сколько же можно! То удар пропустишь, то свалишься… - Действо сие, разве что с известной натяжкой именуемое тренировкой, проходило на пустыре, еще в ограде замка, но уже не на священной территории, где по официальным праздником проводились показательные бои. Шэнг, сидевший, ссутулившись, в траве, прислонившись спиной к нижнему ряду скамеек и на коленях держа рукописный вариант «Рукописи о Сотворении Миров», поднимал иногда глаза на царственных братьев, усмехался тихо и снова вгрызался в хронику. – Вот… Шан, подойди сюда! – Тот пожал плечами и поднялся покорно, принял у незадачливого воителя клинок и встал наизготовку. Несколько секунд они стояли друг против друга, затем будущий император ухмыльнулся и без предупреждения бросился на партнера, тот уклонился от удара, развернулся и плашмя ударил наследника мечом по спине, получил подсечку, упал на колени и, спохватившись тут же и не найдя другого пути к отступлению, выскользнул по траве между ног противника, вскочил на ноги сам и приставил лезвие к горлу, но захват оказался слишком свободным, Шао повернулся, занося для удара локоть, но на пол пути к роже ki`art`а, рука его была последним остановлена.

- Не моги… - Прошипел Шэнг, юноша пожал плечами и швырнул его через себя. Тот сделал в воздухе нечто среднее между поворотом и сальто, венценосный отпрыск со спокойным самодовольством, скрестив руки на груди, ожидал, пока тот приземлиться, чтобы, основываясь на собственном горьком опыте, первым же ударом сбить его не землю, но начинающий маг улетел куда-то дальше, оттолкнулся от слабых жиденьких листиков какого-то низкого кустарника и ударом в грудь отправил на траву самого партнера. – Сдавайтесь, милорд, - Развеселился колдун. – Ваши дни сочтены. – Немалое удовольствие его от победы было прервано сухими вымеренными аплодисментами.

- Браво. – Улыбнулся с благосклонным пренебрежением Киу Кан. – Браво, мальчики. – Шэнг Цунг поспешно оторвался от молодого господина, повернулся к стоящему в верхнем ряду скамей правителю и склонился, скрестив руки на груди и глазами буравя черную землю. – Шао, тебе стоит больше тренироваться: ты совсем не умеешь применять одновременно магию и технику боя. – Шао скривился, поднялся и тоже поклонился, но одним солдатским кивком. – Нэн, - обратился Киу к младшему сыну, который вжался уже в поросль осоки и сам был бы рад прикинуться травкой, только бы избежать объяснение с отцом. – Ты неприятно удивляешь меня, мой мальчик. – Нэн затрясся. – Несмотря на долгие месяцы упорных тренировок… - Тут голос Великого резко изменился со снисходительного на угрожающий. – Большие успехи возымел, кажется, ни в коей мере не подготовленный слуга. – Шиннок сказал бы и еще что-нибудь в том же духе, «Ты разочаровал меня, неблагодарный!», но уши его резанул жуткий крик, напоминающий вой банши, и даже Шао, примерно представлявшему, что последует за ним, сделалось не по себе. Черная тень горизонтальной жирной линией пронеслась по стадиону и врезалась колдуну в грудь.

- Мерзавец! – Возопила в праведном гневе Айи, лишь слегка сбавив тон, и, видимо, ничуть не смущаясь тем, что лежит она на относительно постороннем человеке, придавив его обоими руками к земле и уповая разве что на эффект неожиданности и положение при дворе. – Наглый бесстыжий мерзавец! – Повторила она, удовлетворенно фыркнув и, казалось, не замечая ни отца, ни братьев – Айи издавна обладала редким талантом не видеть и не слышать, а уж тем более не стесняться тех, кто был ей без надобности. – Ты бросил меня одну на проповеди, а сам удрал на тренировку! Знаешь ли ты, безответственный смертный, что значит выдержать полтора часа, выслушивая этого старого ублюдка среди прозомбированных идиотов?! Да падет позор на твою безмозглую голову, Шэнг Цунг! – Заключила она, тот только руками развел.

- Айи! – Властно прикрикнул на дочь повелитель ветров, которому порядком уже надоела эта бессмысленная сцена.

- Да, папа? – Жизнерадостно откликнулась девушка, поднимаясь и отряхиваясь. 

- Сколько раз я говорил тебе: на глаза мне не попадаться в этой одежде?!

- Чего ты взъелся-то так?! Да, я посвященная ордена Шаран, а ты найди мне место, где можно и магии научиться, и сан не принимать!

- Тебе стоило бы говорить со мною почтительнее.

- Тебе стоило бы вести себя благоразумнее.

- Видеть тебя не хочу, пока не образумишься и не признаешь свою неправоту.

- Как же я тебе благодарна, ты даже представить себе не можешь! – Характер Айи можно было назвать одним словом – вздорный, несколько мягче –независимый или сильный, а если еще чуть менее интеллигентно – супротивный. Если она хоть краешком сознания чувствовала, что кто-то подталкивает ей свое мнение или свою позицию – тут же бросалась в противоположный край и уже сражалась там до конца, как бы незначителен ни был вопрос и как бы мало ни была она заинтересована в его решении.

- Айи! Пока не научишься себя вести, на тренировку можешь не являться. – Тут же развоевался Шао.

- Да ну Вас всех! – Обиженно уперла руки в боки принцесса, еще не осознав до конца масштаба событий. – Подумаешь, балахон им не понравился. – Шиннок к тому времени исчез уже, так же, как и появился – незаметно, незвано и не вовремя. – Всю жизнь орден существовал, все довольны были. Тут он с матерью поругался, и мы уже воплощения зла. Шли бы Вы!.. – Она не договорила, и, решительно пройдя сквозь братца, пошагала к замку, оглянувшись все же мимолетно: последует за ней ее товарищ по ордену или нут. Собственно, благосклонное расположение принцессы к не вовремя замаячившему при дворе мальчишке стало одной из основных причин, по которым последний вскоре был выслан на обучение в тогда еще союзную Эдению…  

 

Лорд Маг задумчиво посмотрел на катану, висящую на противоположной стене, сразу над перекрещенными кинжалами Номадов – последним его воинским трофеем, выдранным из рук убитого предводителя восстания, тщательно выскобленным и полностью очищенным от мяса. Черные стальные ножны принимали в себя отблески и мягко, матово светились абсолютной тьмой. Айи. У нее были точно такие же глаза. Если бы Император узнал, куда делась последняя материальная память о ней, раздавил бы своего первого помощника без зазрения совести. Если бы великий Шиннок тогда догадался, куда девушка спустила его единственный и самый дорогой подарок, должно быть, в нервном припадке сжег бы обоих заживо. Он догнала тогда юношу у портала и сунула ему оружие в свертке, чтобы он не успел проверить и не вернул. Он, наверное, чем-то понравился тогда принцессе, потому что ей было ну совершенно не интересно, насколько будет зол отец, если узнает, и что ее, возможно, выдворят из ордена, и что ее, наверняка, запрут под замок, и что его, непременно, уже не в Эдению отправят, а в Не-мир. Ни капельки не интересно. Характером императорская дочка обладала крайне сложным. Взрывоопасным. На Земле говорят, кажется, так: «В тихом омуте…»… не нашлось бы во дворце замков, которые могли бы ее удержать, не было воли, которая могла покорить ее или подчинить, и не было – толи смельчака, толи глупца, - который взялся бы за это нелегкое дело – повода не давала девушка. Принцессу крайне забавляло, что обнаружилась при дворе ее копия, только вот в мужском варианте. А вот Шиннока ни коим образом не радовал ее подозрительный интерес к Этому Сопляку. Великий бог не планировал выдавать дочку замуж – он хотел, чтобы Айи послужила прямым доказательством тому, что пол не имеет ровным счетом никакого значения и что женщина, женщина в полном и худшем смысле этого слова, является воплощением зла. Он хотел исправить любимое дитя. Сохранить девочке жизнь из милости и попытаться со временем сделать из нее что-нибудь относительно путное, раз уж не повезло ей так – родиться недостойной тварью.

Айи тогда очень обиделась на своего фаворита. Она и не подозревала, насколько небезопасный разговор состоялся у него с ее братом после ее ухода…

- Шао… - Очень осторожно начал юноша, предчувствуя уже бурю, но останавливаться, по не известным причинам, не желая. – Шао… ты что? С чего ты вдруг на сестру накинулся? Она ведь не предательница, ничего дурного ни тебе, ни отцу твоему не сделала. Всего только за мать заступилась…

- Не называй эту дрянь моей матерью! – Наследник отшатнулся, попятился, ему совсем не хотелось слушать то, что он и так в глубине души знал, и что в корне противоречило простому и четкому, Правильному объяснению отца.

- Шао Кан. – Тихо, но настойчиво начал фаворит, медленно приближаясь к принцу и с каждым своим шагом слова словно впечатывая в землю. Даром внушения он обладал колоссальным, потому и боялся паранояльно Падший Бог новой непредвиденной силы в его лице, вставшей неожиданно где-то между его врагами и сторонниками и имевшей подозрительное влияние на наследника… - Не стоит тебе говорить так. Сам потом жалеть будешь. Как бы они с Господином не повздорили, что бы между ними не произошло, она – твоя мать. Мать, понимаешь?.. – С проступающим в голосе отчаяньем взмолился Шэнг. Впервые он почувствовал пропасть, разделяющую их с принцем: первичные, неоспоримые истинны колдуна были Шао совершенно чужды, он Не в силах был понять, о чем говорит его слуга… его, совсем недавно, друг… и почему так упирает на это короткое бессмысленное слово, как будто привел наиболее весомый, значимый аргумент… говорил молодой колдун об этом, словно о чем-то само собой разумеющемся, вот только…

- Она предала меня. И предала нас всех. И мой отец был ПРАВ, когда убил эту гадину!

- Шао, - все так же ошарашено продолжал юноша, - Шао, она тебя на руках носила когда-то. Она тебя на свет произвела. Она любила тебя…

- Она никогда меня не любила! Она не могут любить! У них все нутро загнило! Только после того, как мы огнем очистим нашу землю от ей подобных тварей…

- Шао, - вот тут уже вплелись ледяные, колючие нотки. Произнесены следующие слова были как бы невзначай, словно и не имели никакого отношения к действительности, а уж тем более к самому Шэнгу, но при этом явно задевали его чрезмерно. – А я, между прочим, сын жрицы матриархата. А Айи – самой Шаран, что еще страшнее, а Нэн – сын ее любимый, так что начать можешь с нас, а собою, носителем грязной и нечестивой крови, закончить. Ритуальным самоубийством. Так что, по твоей теории, мне-то точно можешь кишки начать на лезвие наматывать прямо сейчас, а потом в ближайшую канаву сбросить. Потому что я, в отличие от вас, господа Высшие, от себя самого и корней своих отрекаться не собираюсь, а уж тем более воевать за ваши бредовые нововведенные идеалы. По-твоему получается, что я предатель? А если не срублю матери голову, тоже, значит, предатель? А чего? – Он слегка склонил голову на бок. – Родины? Куэтана? Религии? Нравственности? Правящего дома?

- Ты… ты попридержал бы язык…

- А то что? Меч у тебя за спиной, можешь смело отрубить голову мне, а когда она по траве покатится, то еще и потоптаться, мне к тому времени все равно уже будет. А как ты думаешь, - вдруг невинно так поинтересовался колдун, - какого цвета будут глаза у Айи, когда и ее казнят, по праву, как Тварь, Загрязняющую Землю Куэтанскую? А?

- А ты думаешь, я ее не любил?! – Сорвался неожиданно Шао, он волнения кусая губы и криком горло надрывая, не опасаясь больше, что кто-нибудь может их услышать, и разнести свежие вести по дворцу. – Да больше них всех! И оттого мне еще больнее, гораздо больнее! Она не бы могла предать нас, если бы…

- Шао, Шао… тихо… - слегка обнял принца за плечи, пытаясь хоть как-то успокоить, - она никого не предавала. Она любила тебя. И Нэна, и Тьена и Айи. И она было очень честная, яркая женщина. Великая. И она умерла. Тут уже ничего не поделаешь. И никто не виноват. И она – не виновата. Понимаешь?

- Да… да, да, конечно… но кто-то же должен быть во всей этой мясорубке виноват! Не могло же просто так… само по себе… не могло! Триста человек за сутки! Триста! Все сожжены… - колдун только беспомощно развел плечами, не мог же он, право, все на свете знать.

Справедливости ради, стоит отметить, что виноватые все-таки были, и великий Шиннок только слегка промахнулся мимо заговора. А именно: полтора года назад милый мальчик Тьен, упорно не принимаемый в расчет родителями из-за полной непрозрачности и невозможности повлиять на его скрытную личность, со спокойной душой и совестью, пребывая в очередной раз за вдали от дому, на повышение квалификации, вступил в творческий союз с Красным Драконом… по началу, принца Уризен просто поразил убедительностью, масштабами и смелостью его планов – ведь Тьен как-никак в первые годы воспитывался при отце и привык воспринимать его как негодяя, но не годя Всесильного. Уже после Красный Дракон объяснил ему, что отец его ничтожество. Что он не достоин управлять Куэтаном – достоин он, Тьен. Он достаточно страдал. Он заслужил месть. Он заслужил увидеть, как эти двое будут рвать друг друга зубами.

Принц отчетливо помнил: вот ему двадцать лет, и он коптит в королевстве Крии, в Куэтанском посольстве, под боком у этой нимфоманки, вот семнадцать, и его с почетом посылают в дальние провинции, в пустыню Фонтегра, вот пятнадцать, и Великий Джерод вколачивает ему под ребра азы светлой магии и веры в Старших богов. Вот одиннадцать… петля засаленного каната наброшена на крюк, куда вешали по праздникам парадную золоченую люстру. Да, лучше всего он помнил это утро. «Тьен, у меня нет времени!», «Тьен, ты оглох?! А… это ты, мальчик мой! Заходи…», «Не хочу слышать про этого бесполезного мальчишку – лишние силы только растратили. Если бы у нас был один мальчик -  дотянул бы, может быть, по уровню магии до старшего бога…»… петля затягивается на тощей шее, шаг… еще один, и он краем сознания успевает удивиться – как это не хрустнули шейные позвонки, от такого резкого рывка…  он очнулся в темной комнате. Один. По трубе было слышно, как-то смеялся внизу и беззаботно, беззлобно спорил о чем-то. Шел ужин. Они преспокойно и весело набивали свои потроха, сидя за тем же столом, с которого он сделал шаг в смерть… под тем самым крюком… на этом месте обычно сидела мать. Наверное, слуги затерли наскоро следы от его сапог и капли крови – из носу – и рвоты с места Госпожи. Они ели.

Он никогда бы не смог простить им этот ужин. И не хотел. И они каждый день так вот жрали, жирными губами, жирными пальцами… он очень осторожно подбирался к ним. Первой была мать. Хладнокровная насмешливая сука. Течная. В ее смерти принц практически не был виноват. Ходила годами по мужикам - не век же Шинноку терпеть, да оставаться с вечно закрытыми глазами. Со смертью Шаран его наполеоновские планы относительно мирового господства только сильнее укоренились в бестолковой папачкиной голове. И найти против него союзников оказалось совсем не сложно.

Пятнадцатое число Термиля, одна тысяча шестьсот восемьдесят второго года с момента основания империи Куэтан. Дата, занимающая по праву первое место в учебниках истории этой самой злополучной империи.

Утром, на черной мессе, в Храме Тьмы – подобные названия за последние месяцы расплодились в империи как кролики, - стоя в задних рядах, двое молодых людей неопределенного пола в черных плащах с капюшонами что-то оживленно воровато обсуждали.

- …так просто не может продолжаться. Сегодня он планирует поведать об объявление войны, армия не готова, у него в голове каша… я даже начинаю тебе завидовать, хочу в Эдению.

- Неужели ты считаешь что у вас нет ни единого шанса?

- А? Нет, один есть. Оглушить Шиннока, надеть на него смирительную рубашку и запереть в подземелье… ты чего вздрагиваешь?

- Ты не размахивай руками, по щеке задела. У меня там такой кровоподтек после вчерашнего – поимей милосердие.

- Это он тебя так?

- Ну а кто еще? Не Шао же.

- А вдруг.

- Категорически не верю, чтобы эти чучела были настолько сильнее империи. Его величество, конечно, немного тронулся умом, но не может же он быть полным идиотом…

- Может, уверяю тебя. 

В четыре часа по полудню в пустом, закрытом коридоре на мужской половине открылся портал. Последний легальный портал за всю историю Империи Куэтан. И в голубом искрящемся поле скрылся первый, из тех, что в черных плащах, из тех немногих, кто не боялся открыто демонстрировать свою принадлежность к одной из враждующих сторон. Это были темные. Откровенные темные, не стесняющиеся пролитой ими и приписанной им крови. Как только портал закрылся, на свет вышла девушка, в плаще, но с опущенным капюшоном. Ей тоже очень хотелось уйти. Необыкновенно хотелось. Как никогда в жизни. Вот только она еще не знала, почему.

В пять тридцать сами собой открылись абсолютно все двери в Огненном дворце, провернулся каждый замок, сдвинулся каждый засов – но никто этого не заметил.

В шесть чесов вечера за ужином принцесса Айи в разговоре с отцом выразила беспокойство по поводу того, что дверь в ее комнату не запирается, однако отец ответил ей, что опасаться в родном доме нечего и запираться не от кого.

В семь двадцать пять, оставшись наедине с братьями, девушка пыталась убедить их бежать, ссылаясь на дурное предчувствие. Они повздорили, и Айи ушла к себе в комнату, стянув со стены в Большом зале палаш в ножнах, который использовала вместо засова, запершись у себя в спальне.

В девять часов ровно леди Айи легла спать не раздеваясь, в обнимку с нагинатой и с чувством выполненного долга – Шао она предупредила.

А в половину первого парадную дверь вынесло взрывною волной.

Айи рывком села на кровати, держа нагинату на вытянутых руках и зажмурив глаза, прислушиваясь. По лестнице на господской половине застучали сапоги, у холле, уже совсем рядом с ней, послышались голоса и первый удар в дверь.

- Что в этой комнате, милорд?

- В этой… в этой девка одна. Тебе понравится. Когда откроешь, забирай себе.

Голубая вспышка. Оглушительный грохот. Как только пороховой дым рассеялся настолько, чтобы видеть силуэты врагов, девушка вышла на свет, сочившийся из-за приоткрытой ставни.

- В мире, где живые позавидуют мертвым, - Она обнажила нож и сделала шаг вперед. Их было – больше десяти, меньше двадцати, неорганизованный отряд. Все смертные. – Есть только один шаг и один ключ, - Кого-то вытолкнули ей на встречу, он даже не успел заслониться, первый, самый смелый, волонтер, заслуживает быстрой смерти: ему она снесла голову одним ударом. – Шаг – верный, и ключ – к хаосу, - трое. Тому, что слева, удар в сердце, затем метнуться под ноги правому, перерезать сухожилья на обеих ногах, центрового ударом в подбородок носком сбить на пол, и лезвием в глаз. – И счастье мы сохраним внутри нас, - Выпустить следующему потроха, вправо – удар в пах, левее – проломить череп, крайнему слева – выбить оружие, он ее задел, до крови, и вырвать язык, он захлебнется. – Воспоминаниями проложим путь в святую землю, - с двух ног одновременно, ударом в грудь, убрать последнюю тройку и прорваться к выходу. – И серебро наших душ взрежет кровавый туман, - выпрыгнула. Теперь выхватить второй нож, и назад, в обе стороны, по глоткам, - именем Шаран, пройдем через огонь и смерть. – Развернуться, увернуться от удара, поймать его руку, когда попытается бить в лицо, убедиться, что больше у противника ничего нет, прижаться к нему и ударить в шею сзади, приобняв слегка, пусть порадуется. – И возблагодарим, - отступить, подождать, пока свалится, и вытереть нож подолом, развернуться к стене спиной, - за Хаос.

Резкий, сухой и неуместный звук скупых аплодисментов.

В полумраке коридора, в дыму и в крови, ухмыляясь нахально для храбрости, стоял ее старший брат. Невольно подкатила слезами к глазам и горлу детская обида и разочарование, и злость на саму себе, и вернувшееся желание сбежать – куда угодно, в Эдению, на Затеру, в Не-мир, наконец, только бы не видеть этого ублюдка перед собой, не слышать того, что он скажет сейчас, деланно самоуверенно и ехидно, лицемерно, жестоко, нагло, зная, что совершает непоправимое, и не смея себе в этом признаться… ведь она же знала, что это будет он, больше, строго говоря, просто не кому, и что придется ей стоять перед ним, и придется с ним говорить, и придется с ним драться, презирать и ненавидеть, и именно поэтому она вопреки здравому смыслу заперлась сегодня, и наложила охранные чары на комнату брата, и отдала Шэнгу свой меч, заговоренный на кровь – на проклятую кровь, которая идентичная по составу, вкусу, цвету и магии, текла как в ее венах, так и по телу ее братьев, - все это она знала… но господи, как же ей сейчас было тяжело.

- Пришел пожелать мне спокойной ночи, братик? – Она встала на изготовку. В голове пронеслась малодушная куцая мыслишка: как бы было чудесно сейчас напороться ему на меч, и, без дальнейших разбирательств, без сожалений и сомнений, без чувства вины и потребности в борьбе и мести, уйти, неслышно раствориться в сумраке, как мама…

- Айи, бедная моя девочка. – Ухмылка его стала еще шире. – Бедная маленькая девочка. Ты ни капельки не изменилась с момента моего изгнания. Десятилетняя девочка. И все так же ты боишься темноты и перемен, и все так же, когда боишься, говоришь сама с собой или поешь что-то… раньше это были считалочки, тебе кодекс Шаран. Ты же не думаешь, милая моя, что тебя удастся одержать надо мной верх? – Айи подбросила нож к потолку, и пока он вертелся в воздухе, выполнила грубый, казарменный жест, краткое содержание коего сводится к весьма распространенной фразе: «Имела я тебя». Маленькая Принцесса, о которой он говорил, была готова простить и забыть многое, не разбрасывалась вызовами на поединок, не усматривала в невольном хамстве или не ловкости поругание собственной чести, но когда ее называли маленькой девочкой – не терпела. Она уже давно не была маленькой. Не шарахалась от теней и не оставляла на ночь зажженной свечки. Она была воительницей и жрицей ордена Шаран, она была Великой и готова была доказать свое право на это высокое звание. – Ух… - Он прищурился и брезгливо отвернул от нее лицо. – Какие мы невоспитанные. Но тебе я готов простить даже это. Пойдем со мной: тебя единственную я ни в чем не виню, Айи. – Он протянул ей руку в черной кожаной перчатке.

- Не тебе винить меня, Кан Тьен, предатель дома Шиннока. – Холодно и хлестко ответила девушка, занимая боевую позицию. Тьен той же рукой схватил перед собой воздух и потянул, оружие Айи не шелохнулось.

- Сообразительная девочка… только вот предавать мне было нечего. Этот дом, - он постучал костяшками пальцев по каменному выступу, - никогда не принадлежал Шинноку, не принадлежала ему его собственная жена, - принц сделал шаг вперед, голос его набирал силу и приобретал угрожающие нотки, - и, кто знает, чьи мы дети?

- А это не важно, мальчик мой. – Она ждала его, не трогаясь с места, не меняя положения, застыв, как статуи по обеим сторонам дверного проема у нее за спиной. – Важно то, что и Шаран подставил, и их обоих ненавидел, но вряд ли решишься когда-нибудь рассказать об этом жалкому балбесу Нэну – это ведь он открыл тебе ворота?

- Очень сообразительная девочка. – Кивнул довольно юноша. – Только вот одного ты не учла, моя маленькая. – Она призывно качнула головой: давай, не стесняйся. – Ты позволила пустить себе кровь. – Вкрадчиво прошелестел Тьен и снова схватил воздух перед собой. Кровь из раны в боку, легкой царапины, нанесенной ей кем-то из отряда наемников, полилась рекой, под напором – как вода из крана. Это было больно. И это было плохо. Очень плохо. Опасно. Потому что вместе с кровью из нее вытекали силы, вытекала магия, а вместе с ней и возможность дать достойный отпор, потому что ведь братик не дурак и врукопашную в ней не полезет…

- Отпусти ее, гаденыш! – Как же она любила своего меньшего братца! Шао, милый мой, со стороны столовой подтянулся, пока эти сволочи по спальням шарят! Благослови Единый твое ненасытное пузо!

И так удобно было бы свалиться в обморок, к кому-нибудь на руки, или забыться, тем более, что она не спала прошлой ночью, а на завтра узнать, чем закончилось…

- Отпусти ее немедленно. – Повторил Шао, вынимая из-за пояса кинжал и приставляя его к шее брата. – И скажи, где отец. Что с ним?!

- Ничего особенного, Шао. Наш наследник. – Едко, с явным удовольствием пропел изменник, однако все же отпустил девушку. – Он в Не-мире. И не надо на меня смотреть с такой ненавистью, - добавил он, оглянувшись и заметив, как брат переменился в лице, - я здесь совершенно не причем. Это решение высших. А нечего было орать о своем праве на трон Единого!

- Ты лжешь… - Срывающимся голосом, потерявшись и подсознательно поверив в худшее, выдохнул Шао. – Он же бог… старший бог… он просто не мог умереть!

- А он и не умирал. – Тьен развернулся к нему уже целиком, получая ни с чем не сравнимое наслаждение от каждого слова, высасывая, вытягивая из юноши жизнь и радость жизни, оплетая его своей липкой, сладкой, тягучей паутиной…

- Шао, кончай его! – Не выдержала девушка и рванулась вперед, но словно невидимая стена, энергетический заслон стоял между ней и братьями, отталкивая ее. Она столкнулась с ним, налетела на преграду сзади и распласталась по полу, в центре круга – круга, начертанного ее собственной кровью. – Шао, он тебе зубы заговаривает! – Тот замахнулся уже и готов был пронзить тело противника, но между ним выскочил последний, ни кем неожиданный и не учтенный персонаж. Нэн.

- Не смей… - прошептал он.

Слова застучали в голове, заполненной, кажется, каким-то вязким промозглым туманом, ватой, корпией…

«Шао, не слушай его. Они за одно. Он всех впустил. Он не меньше виновен в отцовской гибели!»

«И меня убьешь? Он – мать, а ты – меня?..»

«Давай, мальчик. Делай свой выбор, позорище!»

 «Ты – мой наследник, мой сын, мой единственный сын, мое продолжение. Ты будешь на моей стороне? Всегда на моей стороне, не так ли?»

«Шао, тихо, тихо… она – не виновата, и никто – не виноват…»

Он опустил кинжал. Нэн, младший братик, стоял перед ним, полураздетый, дрожащий, с болезненной надеждой, истерикой и одновременно страхом в глазах… да как же мог он поднять на него руку?

«…от себя самого и корней своих отрекаться не собираюсь…»

Прав ты был, трижды прав, милый мой друг Шэнг! Конечно прав!

- Что ты, Нэн, конечно…

Он стоял и глупо, растерянно улыбался. Но договорить он не успел. Потому что братик протянул руки вперед, зажмурился, концентрируясь, и в грудь Шао Кану ударило током.

Айи завопила, с досады, от боли, зажимая рану рукой, поднялась, зашептала заклинание, но достать их не смогла – Тьен подхватил обессилившего младшенького, - волосы его поседели мгновенно, а глаза закатились, из носа капала кровь, - и нырнул в открывшийся перед ним портал. Проклятье полетело ему вслед и вместе с ним растворилось в пространстве, а девушка осталась, в надежде, что оно достигнет адресата – в погоню она не бросилась, и без того была обессилена и измученна. Магия круга пропала. Принцесса подползла к Шао и нащупала пульс – он был жив, и даже, кажется, здоровее нее.

 

Он утер кровь с разбитого лица и судорожно втянул воздух через нос. Получившийся звук до отвращения напоминал всхлип. Нос ему сломали. Явно. И, что еще хуже, сломали теперь уже, кажется, по праву.

«Выродок», «Тварь», «Отравленный»… Темный. Самые распространенные из слов, которыми его награждал Великий Джерод. Раньше Шэнг слышал агитационные байки про светлые страны. Но не верил. И не смог бы себе представить, что за размер зрачков и цвет радужки его будут бить, нещадно и регулярно, не за провинность, не в наказание, с искренней ненавистью и злостью, в бешенстве – за его глаза, за резкое произношение и едва уловимый акцент в его эденийском наречии. Это было страшно. Потому что он не мог понять, за что и почему его бьют, что вызывает раздражение и злость. Праведный гнев. У них ведь так не били даже пленных. Даже Шао. Даже Шиннок. Ребра ему разворотили в первый же день. Когда он споткнулся на лестнице и выругался по старой памяти на родном языке. Он так и не смог убедить правителя и Носителя Высшей Мудрости в том, что это не заклинание и не проклятие на его «Адском наречии». Демон. Бесовское отродье. Первый раз его высекли – конским хлыстом, по спине, - когда он честно ответил на вопрос: специальность. Специальность фаворита Шао Кана была некромант. И за свое призвание он выдержал двести восемьдесят два удара. Его не учили, ему проповедовали. Его «очищали от скверны». А скверной была его родина, его язык, его культура, его пластика, его мимика… каждое его слово, произносимое чрезмерно, может быть, вкрадчиво голосом, вызывало непонятное возмущение, крики, повергало за собой новые «Душеспасительные» наказания… и вызывало страх. Выйдя, шатаясь, из пыточной камеры, он забрался на крышу замка, вжался в нишу и завыл. По-волчьи, от отчаянья и боли. От досады и голода. И Непонимания. К нему подошла испуганная девочка, младше лет на пять, и спросила: «Что с ним?». Она дала ему воды и стерла с его лица кровь со слезами. У нее нашлась какая-то сладкая гадость, сладкая, но съедобная и сытная. Она пропустила его переночевать в теплом коридоре не господской половине. Девочку звали Китана, она любила смотреть на звезды и слушать сказки про эльфов. Милый ребенок. А как только он заснул, она позвала стражника и сказала, что к ним забрался бес. Она «не хотела зла, не думала, что так выйдет, честно-честно», ей просто «было скучно» и она «пошутила»… после этого он три дня не мог подняться. Его как будто припечатало к земле. К соломенной циновке в людской. Он понял, что Его – Шэнг Цунга, бывшего фаворита наследника, молодого колдуна-некроманта – живым отсюда не выпустят. Надо научиться сутулить плечи. Надо отучиться кланяться, когда к нему обращаются, по-солдатски и научиться падать ниц. Лучше перестать говорить – пусть думают, что ему, без демонов в душе, дар речи не дан. Лучше перестать молчать, за это бьют – надо мычать и мямлить, чтобы чувствовали свое превосходство и радовались. И пусть никакой Высшей Мудрости у фанатика-садиста Джерода нет, зато у него есть этот поганый хлыст и коленное железо… надо потерпеть. Надо просто потерпеть…

Его снова напоили водой. Настоящей, чистой. Так знакомо пахнущей дождем, и родником, и мокрым деревом… надо набраться сил и терпения, надо открыть глаза и улыбнуться этой малявке… нет… это не девчонка, и не одна и злобных шлюх Короля. Молодая женщина, бледная до синевы, с растрепанным черными волосами и синими глазами, пропитанными слезами и дождем, привычная к слезам, к ночному холоду и одиночеству, к грозам и бессильному отчаянью… Королева. Ей было не больше двенадцати, когда она родила дочь. Двумя годами младше Айи, давшей зарок замуж не выходить и детей не вынашивать никогда. Сейчас около двадцати. Она несчастна и тоже приучена не молчать, а мямлить. Ее зовут Синдел – луна по-куэтански. На адском наречии. Она похожа на тревожную и нервную лунную ночь, полную дымчатых облаков и неясных теней. Размечтался…

Но она – Знает. Именно она, а не ее козлоподобный муж. И она, полная красоты и грусти, полная невысказанной и преступной мудрости, согласилась его учить.

Так пролетели шесть лет. Днем – чистить сапоги Королю, терпеть насмешки Рыцарей, отплевываться кровью и кусать губы, когда его очаровательная дочурка в очередной раз решит развлечься и натравит на него голодных крыс или попытается утопить в лоханке с отбросами, и таскаться по безупречным оранжереям, моля Единого о том, чтобы не задеть какой-нибудь листик или не наследить, отмывать от собственной крови пол Его кабинета, и всех их мысленно любить, телепатов чертовых. А ночью… а ночью по крупицам собирать и впитывать древнюю магию, ни света, но дождя и ветра, огня и воздуха, и далеких гор, и звездного неба, и шуршащих трав, и вересковых пустошей, и эльфийских рун, и безупречного печального молчания… доброго, теплого. Светлого.            

В грязи, пыли и копоти его коморки – да, господа, ни как-нибудь, а отдельной коморки за библиотекой, - он проводил не больше часа в день.

 

Сандрочка… дочка любимая, единственная. После всего того кошмара, который обрушился на него в ее возрасте, он не мог понять – что нужно было сделать с ней, не страдавшей, не отчаявшейся, чтобы превратить в машину, в некое подобие номада, с ножами вместо рук – она ведь даже спит в обнимку с мечом. Если бы он назвал ее так – Сандрочка – милый ребенок подумал бы, что что-то стряслось и у отца… нет, не у отца, а у Лорда Мага это от нервов. И не дочь она ему, если уж совсем точно и правду, а капитан особого отряда Императора, главный специалист по устранению нежелательных элементов на весь Куэтан, гордиться можно…

Дверь открылась бесшумно, прошуршав густым черным воздухом и губчатыми отсыревшими досками к низу створки об пол. К нему больше не стучатся. Не докладываются, не стучат каблуками?.. Интересно. Шэнг Цунг подобрался в кресле, выставил руку на подлокотник, показывая, что ни комната, ни кресло не пустуют – за собой колдун знал презабавное свойство растворятся во мраке не хуже Рептилии, это была его естественная среда обитания, его продолжение, субстанция, колыхавшаяся внутри, за блеклой бесполезной оболочкой, и отражавшаяся в угольно-черных глазах.

- Все готово. Мы нашли их. – Отчеканил с показной стальной холодностью молодой голос, неестественно для уроженца Куэтана резкий и четкий, неосторожно для обитателя Огненного Дворца самодостаточный и весомый. Красивый голос. Голос Истинного воина. Сам Шэнг так говорить не умел, и даже придворных поражала степень его владения высоким искусством, не сгибаясь явно, постоянно находиться в почтительном поклоне, шелестеть вкрадчиво тихим, невероятно тихим, но заполняющим все обозримое пространство голосом в самих мыслях, и тенью скользить за великими. Однако в армии его любили. Обожали и преклонялись – потому что можно загадить человеку голову пропагандой, но невозможно практически заставить его разучиться считать. Считать всегда умели в империи женщины, хозяйки, матери, кухарки, и знали они точно, доподлинно, что кем бы там периодически Лорда Мага не объявляли, хлеб при нем на рынке есть, а иногда даже и мясо, и, о радость, какие-никакие овощи, и не по одной штуке на нос, а вот когда отправляется он в ссылку, за измену родине, хлеб кончается и начинается Эпидемия, что для родины ни коим образом не лицеприятнее. Считать, хуже немного и ориентируясь исключительно на себя, умели приближенные, чиновники и офицеры, а потому невыразимо были благодарны ему за то, что и он их изредка подсчитывал и бесконечным числом не считал, вследствие чего и не отправлял в Не-мир для острастки и под настроение. Считать совсем недавно научились солдаты, и по-детски, неуверенно еще радовались тому, что Лорд Маг, как в первую очередь талантливый финансист и аналитик, и на них обращает свое высочайшее внимание, и нехватка, пусть не единиц, но хотя бы десятков, для него сколько-нибудь значима… юноша, стоящий за спиной, считать видимо не умел, а потому не знал, сколько ему секунд по уставу остается за то, что вошел без разрешения в личные покои Первого Советника, за то, что выговор его режет высочайший слух, а наглость неприятно сказывается на настроение Господина… 

Шэнг Цунг расплылся в персональной своей Нехорошей улыбке и плавно развернулся к нему, кресло воспарило над полом сантиметров на пять и так же  мягко опустилось… но постигло Господина жесточайшее разочарование. Ничего интересного в мальчишке не было, ничего заслуживающего внимания перед ним не стояло – понятно все с ним было, как две полосы. Эдениец из полусоюзной армии, из насильно присоединенных. В прошлом, должно быть, аристократами были его родители, и сам он не застал эпохи Джерода, зато красочных сказок знал предостаточно. Воевать за империю хотел и самого Шао Кана глубоко уважал, ибо у подобных ущербных существ как правило повышенная тяга к жесткой руке, но только Императора, а всех прочих там… первых советников… считал недостойными прихвостнями и псами. И прежде всего его – Лорда Мага Шэнг Цунга, Первого Советника, Казначея Империи, генерала армии Величайшего Шао Кана. Потому что с первого момента своего пребывания во дворце малолетний балбес влюблен был в Леди Ворпакс, столь неудачно попавшуюся ему на пути.

Об истории этой колдун был досконально осведомлен и даже собирался мальчишку в звании повысить, дабы приблизить к даме сердца, ибо на нее и ее бешеный темперамент в последнее время у него сил катастрофически не хватало. Отношения с Ворпакс тоже были предельно просты – как две полосы, и в то же время невообразимо сложны. Она его любила, до конца, с полным отчетом и с полной отдачей. И польза от стервы была кроме вреда. И при этом была она совершеннейшая, признанная и ни сколько от этого не смущающаяся шлюха. И одно с другим в ее растрепущей башке прекраснейшим образом сочеталось и ни в коем случае друг другу не мешало и не противоречило.

Он умудрился к ней привыкнуть – несказанно ему подходила эта ведьма, и свыкнуться с мыслью о полной невозможности супружеской верности – с обеих сторон, да и надо было видеть их с Тэрой в одной постели…

Вот только нимфоманка Ворпакс была ужасающая. Невозможная. Зла на нее не хватало и сил. Никаких. И уж тем более не возникало у него желания разбираться с юнцом, столкнувшимся с ней в подворотне и изумленным ее печальными глазами, а потому почитающим его Абсолютным Злом, и упорно не осознающим, что глаза – и даже не печальные, а задумчивые, - бывают у этой фурии только в двух случаях: когда ее интеллигентно выставляют из кабинета или же когда она находит-таки источник удовлетворения своей первейшей потребности, все же остальные вызывают совершенно параллельный спектр бурных, деятельных эмоций.

Любил ли он свою Кошку? Вне всякого сомнения. Вот только никогда не понимал и не мог оценить ее претензий на чувство собственного достоинства – проявлялись они крайне редко, но вот когда проявлялись, мочи терпеть их не было никакой. Да и рыцари эти, защитники дамской чести, ему порядком опостылели: ну отбросим на минуту тот факт, что они присягали на верность империи, ему служат и жалование от него получают, а сама Ворпакс исключительно довольна своим избранником, - но нельзя же так низко ценить свои труды и время, создавая столь бесполезную, опасную и энергоемкую имитацию деятельности! Ну как, скажите на милость, можно защитить то, чего нет? По принципу не существует в природе?! Трудно, пожалуй, найти такие несовместимые понятия как «Ворпакс» и «Честь». Почти такие же, как «Ворпакс» и «Тэра». С другой стороны, он же – совместил…

- Кого именно? – Безмятежно поинтересовался колдун. Если бы его сейчас спросили, зачем он ввязывается в словесную баталию с мальчишкой, идейным мальчишкой, очарованным по молодости лет и эденийскому происхождению его спутницей, несчастным, по большому счету, заведомо разочарованным в окружающем его мире, к которому был тот полностью не приспособлен, обманутым и покалеченным духовно, он бы не ответил. Наверное, Лорд Маг, человек без детства, человек без прошлого, человек без человечности, просто не любил идейных мальчиков. И, как бы  ни было это странно на взгляд досточтимых граждан Эдении, не понимал, как можно быть мальчиком в двадцать лет. И не понимал, какое право этот мальчик имеет на глупость, на бездумную веру, на безответную и даже его, наивного кретина, недостойную любовь. И чертовски было ему обидно, что столь важную для него весть принес именно этот мальчик. Положа руку на сердца, ему вообще было обидно, что ее принесли. Не так давно начался повторный проект Завоевание. Если кратко, суть его состояла в том, что: Землю внешний мир захватил – и загадил – пять лет назад. Тогда же, по соглашению со Старшими Богами, была Лордом Магом создана планета-колония для земных воинов и уцелевших мирных жителей. Туда же перенеслись все скопированные природные ресурсы, памятники архитектуры и иже с ними. И вот именно тогда – тут начинается самое интересное – Император и Шэнг Цунг поняли, что другой такой планеты не было и нет, но. Но! Есть колония. Точная копия загаженной Земли. Так что собирай, Шэнг, Темных Избранных и иди по второму разу ее завоевывать – ты, друг мой, открыл бесконечный источник ресурсов. И ведь завоевал. Точнее – выиграл десять турниров Смертельной Битвы, а вот теперь как раз надо собирать армию и идти новую планету, сплошь населенную повстанцами, переводить в собственность Империи… армия была собранна, и даже, исключительно на преданность главнокомандующему, ибо ни пайка, ни жалования, не получали солдаты уже несколько месяцев, они вступили в границы колонии и выиграли несколько малозначимых сражений. Они второй раз прошли по земле. Люди не хотели сражаться, они хотели жить. В конце концов, они стали полноправными гражданами Империи, а потому выделились у них из пестрого скопища желаний несколько основных, первичных: чтобы было, что есть, чтобы было, что пить, чтобы было, где спать, чтобы по ночам не били, чтобы не околевали от холода, чтобы дети не умирали у них на глазах за чужих правителей, чужие государства, чужую идеологию. Чтобы был покой. Пожалуй, самым тяжким из возможных грехов является намеренное доведение человека до скотского состояния. В этом грехе были повинны генералы императора. И так некстати вспомнился подонок Джерод… они захватили колонию. Подозрительно быстро и легко. И вот тогда уже объявился Лагерь Повстанцев. Началась настоящая война. Он восхитился невольно тому, как мастерски, как оперативно и разумно была создана вторая сила – централизованная власть, конкретная программа, конкретный устав. Вряд ли это удалось бы самому Лю Кэнгу – в голове у означенного воина раскинулась, на сколько хватает глаз, поразительная по масштабам пустыня Не-мира, где каждая более ли менее завершенная мыслишка – как одинокий путник, задыхающийся от жары, умирающий от жажды. Однако именно он назвался официальным лидером Лагеря. И движение его нашло последователей. Это еще одна характерная отличительная черта землян – постоянное стремление к свободе, к свету, дальше, вперед, до конца, до упора и без упора. Безграничное рвение ввысь…

- Повстанцев. – За этот тон Великий Шао Кан неминуемо заставил бы его на коленях подбирать по тронному залу собственные кишки. За этот тон генерал Рэйко неминуемо снял бы ему голову. За этот тон Кассандра непременно продемонстрировала бы юноше визуально и в красках, какое же он дерьмо и ничтожество и в конечном счете заставила бы вылизывать свои и без того безукоризненно чистые сапоги. За этот тон Тэра убила бы его на месте. За этот тон обожаемая леди Ворпакс оторвала бы ему яйца. Столько в нем было заносчивого хамства и вызывающей, неоправданной и неуместной наглости. И за этот тон Лорд маг не удостоил стражника ни жестом, ни взглядом, ни секундной переменой в лице. И было мальчику куда обиднее и больнее, нежели могло быть после всех произведенных с ним одновременно указанных выше операций. Ведь он так хотел задеть колдуна, что чуть ли не подпрыгивал на месте.

Шэнг Цунг поднялся стремительно и вышел. Спешил не столько потому, что не терпелось ему позлорадствовать над пленниками, сколько потому, что маг всерьез испугался за их жизнь. В последнее время, господа из Лагеря Инакомыслящих были для него ценнее и интереснее, чем императорская свита. В сей предрассветный час коридоры Огненного дворца были пусты, как нельзя более завершенная, мирная тишина принимала в себя дыхание и шаги, милостиво соглашаясь сохранить их в тайне и возвратить приятным и далеким воспоминанием прежним владельцам. Есть только час в этом замке, от четыре до пяти утра, когда он окончательно замолкает, засыпает, застывает, когда спит преспокойно даже Его Императорское Величество, даже поварята, со служебной и господской кухонь, даже мальчики-пажи и караул – его попросту незачем выставлять, тьма проглатывает Куэтан и ни одна тварь, ни птица, ни рептилия, ни насекомое, ни даже наиболее изощренное из всех живых существ – человек, не пройдет и двух шагов по ночной столице. Тьма поглотит его, выпотрошит до основания и, насытившись, отбросит бесполезную оболочку с выцветшими выкаченными рыбьими глазами.

Повстанцами, почем-то во множественном числе, оказалась Соня Блэйд.    

Сонечку он обожал. От сердца. Леди София, титул этот был присвоен ей уже в мире-колонии, за редкую способность – не говорить, не обещать, а делать. Тем, кто способен Сделать, как правило, в безвыходной ситуации вручают право покомандовать, и с возложенными на нее обязанностями Соня не плохо справлялась, до недавнего времени. Но по порядку. Когда колдун увидел ее впервые, в числе избранных, перед решающим турниром, в голове у него возникла и зацепилась до времени некая неопознанная мысль, догадка. Прицепилась и висела. И эта мысль не позволила Лорду Магу отдать ее Кено, и эта мысль вновь и вновь заставляла его останавливаться на ней, возвращаться к ней, и эта мысль пряталась, ускользала от него, до того момента, как он увидел Соню на ринге. И вот тогда Шэнг почувствовал. Нашел жемчужину в навозе, нечего сказать. Он присматривался к ней, приглядывался, он почти решил – нет, эту девочку он не убьет, он заберет ее с собой, во Внешний мир, он из нее сделает… и здесь мысль снова обрывалась, ускользала, оставив хвост, как ящерка. А Соня тоже – почувствовала. Сперва снисходительность противника, явное, заметное, неусыпное, любопытно-отстраненное наблюдение ее раздражали, потом – взбесили, потом ей показалось, что она разгадала причину столь пристального внимания и оценила его верно – чернокнижник подыскивал себе легкую жертву, и легкой она быть собиралась, пусть бы ей пришлось душу вместе с кровью на эмблему Турнира выплюнуть, а после мнимой победы в турнире будущая Леди София начала думать. И думала долго, усердно. До Турнира-реванша. А перед самым турниром выбила дверь его кабинета и «Вызвала на откровенный разговор». Он оценил. «Соня, Соня, Соня, моя дорогая Соня…» от этих слов у нее потроха закипали и в глазах темнело. Но выслушать-то ей пришлось, все, что он хотел предложить от чего она едва ли могла отказаться. Соня была бы трудной ученицей. Неимоверно трудной. И хотя в первом же столкновении он разглядел в ней ведьму – а кем бы он был, в свои десять тысяч с гаком лет, если бы не разглядел? – обращать ее было муторно, да и опасно. Не за чем. Нет, он предложил ей нечто совсем иное. Постоять в сторонке. Посмотреть, что из этого выйдет. И речь шла не о том, чтобы перестать сражаться за Землю – сражайся, не сражайся, все едино – а о том, чтобы не бросаться в омут после, по завершению и вовремя завоевания. Она согласилась. А вышло следующее. Смертных в колонии отбросило веку к шестнадцатому, по уровню цивилизации все миры, соприкоснувшиеся с Империей, были более ли менее равны, народонаселение несколько, в ходе завоевания, сократилось, но раз в двадцать, не более – кого-то устранили, кто-то присоединился к Империи добровольно, а людишек из недоразвитых стран так и вовсе согнали в рабство. Лю Кэнг – чтоб по нему Единый прошелся, чтоб ему рассветов во веки не видать… - занял там, кажется, руководящий пост. Какой умница. Ах да, чуть не забыли – Рейден бросился к брату в ножки, пополнил число генералов Императора и его, Лорда Мага Шэнг Цунга, проблем. А Соня, в свою очередь – число ближайших его друзей. Со временем границы стираются, ненависть становится пресной и медленно разлагается, и вряд ли кто-нибудь остается тебе ближе, нежели былой твой враг… Нет, она не оставила свой народ, она не предела своего балбеса-героя-спасителя, но именно она, Леди София, присутствовала всякий раз в столице на переговорах, и именно с ней эти переговоры велись – кто бы Кэнга спрашивать стал – и усталый первый министр с изорванной в лохмотья душой беседовал часами с поумневшей девочкой из далекого прошлого. Она повзрослела. Прибавилось седых прядей, незаметных почти в белокурых волосах, уж точно не по старости, прибавилось мудрости, и столь не достававшего ей терпения. И печали. Печаль и усталость – непременные спутницы вечности, не отвяжешься, а Соня была бессмертна, и постепенно свыклась со своей участью, хотя оба знали – вечность не для нее, слишком тяжело, слишком много, слишком долго.

А теперь она стояла, в Черной приемной, в Предбаннике – как обозвал его метко мелкий пакостник Рене – на первой ступеньке к казематам, камере пыток и заоблачным далям, прямая, в струнку, и словно дремала стоя, в окружении троих перебздевших конвоиров номадов. Заметив сквозь полуприкрытые веки колдуна, услышав знакомый жесткий шорох его плаща, она встряхнулась, огляделась мельком, брезгливо стряхнула с себя клешни конвоиров, резко прикрикнув:

- Руки! – И уставилась выжидающе на него. Ее дурное расположение и крайнее нервное возбуждение Шэнг подчеркнул сразу и не отказал себе в удовольствии окончательно вывести ее из себя.

- Соня, Соня, Соня. Моя милая Соня! – Пропел он и жестом отослал стражников. Те замешкались на долю секунды, во дворце недавно, должно быть, но сгинули. А Софья приблизилась, дернула его за ворот плаща – хотела, кажется, пощечину дать, но удержалась. Губку ожесточенно грызет изнутри, взглядом сверлит.

- Твоих рук дело?!

- Со… - Начал было примирительно колдун.

- Молчи, Шэнг. – Оборвала она. – Молчи. Слышать ничего не хочу, собьюсь.

- Молчу. – Усмехнулся мягко, покорно маг. Змеиная усмешка. Тягучая, плавная, сладкая, дрянная усмешка.                          

- Это твоих рук дело?! – Грозно взглянула на него девушка. За несколько тысяч лет существования на месте канцлера Внешних Миров и первого советника Императора, Лорд Маг совсем было перестал раздражаться на подобного рода вопросы. Действительно: если уж миллионы жителей в нескольких десятках миров считают его виновным во всех бедах и злостностях вообще, отсюда следует, что он должен знать всех их беды и тяготы наперечет, его прямая обязанность - если не сознаться честно, к величайшему народному ликованию, во всех своих крупных и мелких пакостях, так по крайней мере строго за ними, пакостями, следить, дабы не разочаровывать и без того несчастных обитателей Out World. Нет, к такого рода вопросам он привык. «Это твоих рук дело?», «Это ты натворил?», «Твоя вина?..». И начал привыкать даже не с поступления на столь высокую должность, не с перехода во дворец. Нет. Начал Лорд Маг Шэнг Цунг привыкать отвечать за все неудачи и недоразумения с первых сознательных лет своей жизни, когда отец его за уши драл…

- Что именно? – Устало переспросил колдун, хотя в данном случае он прекрасно сознавал, о чем идет речь. В колонии началась холера. Началась с неделю тому назад, в одном из уцелевших крупных городов, и распространялась с небывалой скоростью. За восемь дней эпидемия накрыла «Восточный срез» подобия Земного Мира, и дурные вести докатились к тому времени до столицы. Даже смертному, нисколько и принципиально не сведущему в магии, было ясно – просто так, без чьих бы то ни было усилий, энергии и средств, без постороннего и крайне активного вмешательства ничего похожего не получилось бы. Даже в колонии. Шэнг почувствовал редкой силы магическую волну – в самом начале бедствия – просчитал координаты цели, с источником у него вышел ляп, и колдун, не придав тому особого значения, плюнул и бросил – нечего по пустякам заморачиваться. Первых данных, дабы поправить министру настроение, хватило с лихвой. Раз уж Шао Канн планировал повторное нападение на загубленный мир, или, по крайней мере, существенное увеличение дани – ослабление возможного противника было Внешним только на руку.

- Ты знаешь! – Упрямо повторила Блэйд, пристально, ощутимо усердно вглядываясь в его лицо – а действительно, знает ли? Шэнг Цунг, в свою очередь, встал перед немаловажным вопросом: а говорить ли? Девочка в себе уверена не до конца, предположение и схему только проверяет, прощупывает, намечается соблазнительный выход: соврать и забыть, но…             Как же надоело ему убивать. Жутко, смертельно надоело. А соврать и забыть в данной ситуации равносильно масштабной резне, бесполезная и бессмысленная трата живого материала. И хвосты Великий Черный Маг Шэнг Цунг оставлять не привык, нечего школьничать. Хватит.

- Знаю. – Сухо кивнул маг. Рука Сонечки метнулась к кобуре на поясе, пистолетное дуло обожгло холодом горло. Научилась все-таки – быть быстрее взгляда бессмертного. Хорошая девочка. Он Чуть заметно вздрогнул, скорее от неприятного ощущения, нежели от неожиданности или, сбереги Единый, от страха. – Убери, - поморщился скучающе, презрительно, чуть ли не брезгливо колдун. Она послушалась, из-под подбородка пистолет убрала, но оставила – на прицеле. – Не моих. Поверишь ли, я даже не знаю, что это за ерунда.

- Ерунда?! – Взвилась бывшая полицейская, защитница мира Земного. Погорячился он с ее мнимой взрослостью. – Там люди умирают, Шэнг! Мрут, как мухи, как бабочки на Куэтане!

- И кому ты это говоришь? – Поинтересовался насмешливо первый советник. – Если ты помнишь, мне совершенно все равно.

- Было бы все равно, я бы здесь с тобой не беседовала! – Огрызнулась Соня. – И мы оба знаем, что твое «все равно» - звук пустой.

- А у тебя есть что-то, чтобы меня заинтересовать?.. – Колдун явно развлекался. Время у них было, он вполне мог себе позволить десять-пятнадцать минут повеселиться. Когти поточить.

- Честь моя девичья. – Сплюнула Блэйд и прошла вперед, мимо мага. Поняла, что с ней играют. К подобного рода играм, к слову, Соня тоже успела привыкнуть, равно как оппонент ее к дурацким вопросам. Они мыслили в разных категориях, за последние несколько десятков лет – время сжимается, путается, если ты бессмертен – она многое узнала, и к числу многого относился Лорд Маг, которого, как ей казалось, она знала не плохо. Более того, София считала его своим другом, что было для нее Редкой Редкостью. Наверное, вся дело заключалось в том, что Шэнг ей не врал. Никогда. Он не успел ее придать. Враги не придают. И, несмотря на бесконечные игры в Беса Мефистофеля, именно он часто приходил ей на помощь – после того, как Все Рухнуло. Выжать из него обещание было делом едва ли посильным, но он не обещал больше, чем был способен выполнить, и всегда выполнял обещанное. Соня тешила себя мыслью, что Шэнга понимает. Но как можно идеотничать, играть в беса и в упор не видеть, откуда хвост горит в такой взрывоопасной ситуации - она не понимала. Она прошла к его кабинету – дорогу Блэйд знала хорошо, без напоминания, - министр следовал за ней, но даже не сопровождай Леди Софию сам Первый Лорд, никому бы, кроме кретинов из нового набора, и в голову не пришло бы ее остановить. Ее здесь тоже знали. Без напоминания.

Шэнг предусмотрительно зажег светильник, - слуги в Святая Святых не допускались - уступил галантно даме кресло. Та только отмахнулась.

- Садись, мне твои кости старые жалко. – Колдун ни то скептически, ни то с укором покачал головой, и кресло осталось свободным. Соня по-хозяйски растворила единственное окно, закурила. – Так что это может быть? Какой гад? – Перешла поспешно к деловой части разговора. – Твоя территория, между прочим, не поверю, что не знаешь. – Добавила она прокурорским тоном.               

- Ты мне тяжелые вопросы задаешь. – Вздохнул задумчиво Лорд Маг. – Это может быть кто и что угодно. – Он рассеянно махнул рукой. – Любой из старших или младших богов, третья сила, Странник из какого-нибудь Не-нашего мира, вообще не заинтересованный ни в нас, ни в вас относительно мощный колдун, просто дурак, которому хочется показать Империи степень своих способностей… - София в негодовании воззрилась на него, - не смотри на меня так, тебе это еще не понятно, не знакомо, бессмертие угнетает, рано или поздно что-то смещается в голове, одни это замечают, другие нет, одни отходят в мир дурной безвредно, другие принимают это за озарение и начинают чудить…

- И ты что, ничего не заметил? Не засек?!

- Попытался, наткнулся на стену… - так же безвольно, безынициативно пожал плечами Шэнг Цунг. На мгновение Соня испугалась. Пока колдун говорил, он сохранял выражение абсолютной отстраненной апатии, когда же он закончил, и понял, что сказал, он замер, и это выражение медленно стекло с его лица, точно краска, точно маска полотняная, глаза медленно, до предела раскрылись, рот приоткрылся, неуловимо шевельнулись губы, руки, словно он потянулся к чему-то, дрогнули и приподнялись, опали снова. – Старый дурак… - Вымолвил наконец Шэнг и бросился к столу, оцепенение спало. – Пакля вместо мозгов, засиделся на теплом месте! – Он судорожно перебирал исписанные черновики, Блэйд затушила сигарету и встревожено смотрела на мага, но «мешать в помощь» не спешила. Он наконец выхватил нужный, схватился за перо, оно сломалось, колдун отбросил его в сторону и выцапал из открытого ящика шариковую ручку, его трясло, пальцы дрожали и не слушались. – Еще скучал: все хорошо и делать нечего… так. Под юрисдикцией Старших – это положительное, это парабола… - Шэнг Цунг, не отрываясь от черновика, не поворачиваясь, подозвал ее жестом. Соня приблизилась, заглянула ему через плечо. – Сигнал получается вне области определения, но… Вашу мать! – Взвыл министр и, как стоял, так и сполз на пол. Нет, в таких растрепанных чувствах Соня его еще не видела. Определенно не видела. Он вообще, если уж на то пошло, не принадлежал к числу людей эмоциональных и, как правило, пусть и довольно сильные, как в случае с Лю, эмоции его выражались по-иному…

- И что? – Она в недоумении взглянула на листок. – Не думаю, чтобы… - Из-под стола снова вынырнула рука, и ровным, с канцелярскими завитками, почерком, вывела по графику: «Шиннок».

- Чтоб его, старого козла, с протухшей головой, черти в Не-мире отодрали… - Взмолился жалобно фаворит Императора. Лейтенант Блэйд улыбнулась невольно, и рассмеялась в голос. Затем могла куэтанцу подняться, отряхнула его насмешливо одной рукой, другой прикрывая ладонью лицо, и села-таки в злополучное кресло.

- Ой… мне бы ваши проблемы, господа…

- И чего ты смеешься? – Спросил ее понуро колдун. – Ты знаешь, что будет, если старый хрен во дворце объявится? Завоевание не застала? – Но девушка продолжала смеяться, закрыв рукой рот. Не могла она, даже под угрозой второго Завоевания, выкинуть из головы образ полуобморочного матерящегося кудесника. Рассказать кому – не поверят…

 

Отношения колдуна с падшим богом-изгнанником складывались на удивление тяжело. Шэнг хорошо помнил, как он валялся на полу, на циновке, в комнате наследника, а Повелитель Ветров пререкался с принцем: стоит ли оставлять эту никчемную, недолговечную игрушку. Его это не задевало – как могло его, действительно любимую игрушку Шао Кана, задевать подобное обращение и подобные разговоры? Нет, задевало его другое. Настораживало, пугало. Старому императору он не нравился. Он раздражал Великого – а всем известно, что случается с теми, кто раздражает великих. Причин тому Шэнг видел две. Излишняя мнительность и чрезмерно ревностное отношение к немногим близким людям были в императорской семье наследственными. И Киу чувствовал, что никому неизвестный мальчишка, любимая игрушка принца, уже имеет над сыном, единственным сыном, не которого Повелитель возлагал действительные надежды, явную и постоянную власть. Влияние, если мягче выражаться. А выражаться мягче Шиннок не любил и склонен не был. А любил повелитель ветров, чтобы все было ясно. И когда он ясно видел что его дочь, принцесса Айи, проявляет к безродному и ничтожному малолетнему ублюдку благосклонность, тогда как в недавнем времени она категоричнейшим образом отвергала возможность замужества как таковую, когда он ясно видел, что наследник все чаще прислушивается к этому ублюдку, когда он ясно видел, что положение ублюдка при дворе крепнет, и уже к своим семнадцати годам, не совершив фактически ни одного заметного поступка, не имея реальных достижений он стоит как по мнению придворных, так и по мнению прочих членов императорского дома выше младшего из принцев – Шиннок не мог уже оставаться ни безучастным, ни хладнокровным. Мальчишка, вне всяких сомнений, был опасен. И совершенно несносен. Но ни коим образом нельзя было после гибели Шаран подвергать испытанию преданность Шао, нельзя было без объяснений, по глупой прихоти, из ревности, из беспочвенных опасений лишать его единственного друга. Поэтому Шиннок терпел. Терпел и надеялся смутно, что проблема решится как-нибудь сама собой – в конце концов, мало ли опасностей ожидает не наделенного особыми способностями, насильственно-смертного подростка во время подготовки, в период смутного времени? Он может попасться под горячую руку генералу или разгневанному вельможе, может погибнуть вследствие несчастного происшествия на тренировке, может попросту увязнуть в одном из проклятых озер, может исчезнуть бесследно при столкновении с какой-нибудь тварькой, коими кишела земля в окрестностях огненного дворца, может, в конце концов, раздражить или вывести из себя, при всем его своеволии, наследника, или задеть неосторожно самолюбие принцессы, или… однако решение подвернулось само собой, и его как-то просмотрел первый император. Решение это именовалось принц Нэн, жалкое создание, до сих пор не получившее контроля над силой, так и не преуспевшее, несмотря на упорные тренировки, ни в искусстве боя, ни в науке, ни в магии, любимый младший братик наследного принца Шао Кана. Младший брат. Младший принц. Младший бог. Младший. Еще одна личность, с которой отношения у молодого колдуна не складывались совершенно. Впрочем, последнего этот-то как раз факт нисколько не заботил. А заботил он Нэна. Слабого, но бессмертного, обязанного соответствовать статусу, но к образу жизни и мысли, статусом навязанным, не приспособленный, ни физически, ни духовно, несчастный, нервный, издерганный, запуганный подросток, нелюбимый сын своих родителей, нелюбимый брат своей сестры, удобный и приятный повод для насмешек вельмож, челяди, верховных генералов и поварят с общей кухни. И их насмешки он готов был терпеть. Они преследовали бедного Нэна, «Нашего Бедняжку Нэна», как говорила Айи, с рождения, он воспитывался в сознании, что неизменно всеобщее снисходительное веселье по поводу его скромной персоны, как обе луны Куэтана, поля Эдении и сиреневая линия горизонта. Но от этого… этого… этого… от этого нахального голодранца Нэн терпеть не хотел. Шэнг же, быстро и безошибочно ориентировавшийся в любом обществе, с легкостью готов был поддержать любую пользующуюся популярностью тему, и состязания в остроумии на счет презабавнейшей особы младшего принца не были исключением. В тот памятный вечер, в маленькой библиотеке, в личных покоях императора, разговор зашел как-то сам собой – о книгах вообще, о тяжкой участи историков и летописцев, об их недооцененном труде, о том, сколько усилий требуется приложить, чтобы подать истину в наиболее выгодном для правителей свете, о правителях и вообще о тех, кого приходится воспевать, и как-то невзначай Айи привела в пример сидевшего тут же, за «Заветом Высших», Нэна.

- А вот если бы младшенький стал когда-нибудь императором, то написали бы о нем, дрожа и обдумывая в величайшем смятении каждую строку…

- «Был он кривоног и криворук, зато трудолюбив и основателен», - подхватил тут же Шэнг, переиначив недавнюю похвалу Шиннока: «Из вас всех четверых, хотя талантом и сложением не блещет, Нэн наиболее вдумчив и трудолюбив…». Шэнг, которому так льстило внимание принцессы. Шэнг, столь сродный с Айи духом и образом мысли, вне зависимости от ее титула и происхождения. Шэнг, столь дороживший ее расположением. Семнадцатилетний мальчишка, на которого с улыбкой и то ли ожиданием, то ли предвкушением смотрела тогда хотя и далеко не самая красивая, но бесспорно одна из самых обаятельных девушек Империи. Ну мог ли он не продолжить, увидев, что и эта глупая, жестокая шутка имела у нее успех? И когда она сама с такой охотой поддержала разговор…

- «И руки его кривые росли заведомо от мягкого места, но столь был милосерден Нэн, что даже противнику, ни то что в бою, но даже и на тренировке из одного поразительного великодушия своего промахивался мимо физиономии…» - Шао тихо улыбался и старался не засмеяться, чтобы не обидеть братишку, но и не показаться чрезмерно суровым и Серьезным, дабы не вызвать новую волну насмешек на себя и не испортить настроение сестре.

- «И хотя не было у него ничего хоть сколько-нибудь близкого к означенному месту, кроме рук, даже в самые юные годы ни одна особа женского пола во всей Империи не могла бы о нем отозваться дурно…»

- «…А уж тем более обвинить его в излишней вольности и неосторожности, или неделикатности в отношении женской чести…» - С видимым удовольствием уселась на любимого конька принцесса. Она неимоверно гордилась своей на силу выторгованной свободой в отношении противоположного пола и братца, так и не замеченного в каких-либо контактах с девушками, коими дворец изобиловал, и в присутствии их нещадно красневшего, громила беспощадно.

- «И хотя так и не встретил он спутницы, себя достойной, не произвел наследника на свет и не выиграл ни единого сражения, эпоха правления его запомнилась современникам и потомкам, как Великое Затишье, а потерянная им часть земель на севере державы послужила благоприятному развитии экономики империи…», - к северу, Куэтан граничил с Затерой, не покоренной, но самой слабой «соседкой» империи. Нэн захлопнул книгу, и, не поворачивая к обидчикам по-прежнему склоненной головы, с переменным успехом пытаясь унять дрожь в голосе, размеренно, с расстановкой, с кажущимся равнодушием произнес.

- У тебя, сестра, гадкий и скользкий, длинный, как у Протезианской ящерицы-труполюбки, язык, который захватывает и пачкает ядовитой слюной все, до чего может дотянуться. А мнения раба по поводу моих способностей никто не спрашивал, - тут волнение взяло-таки над принцем вверх, и он продолжал, хоть и все еще тихим, но гневным и прерывающимся от излишней, пожалуй, эмоциональности голосом, неровно и торопливо, - насколько я знаю, именно колдуны, в силу своего бабского дела, слывут евнухами. – Айи вскочила, так стремительно, что даже сохранявший во время словесной перепалки полнейшее хладнокровие Шао вздрогнул – ни то от невольного испуга, ни то от неожиданности. 

- Ты немедленно извинишься, Нэн, малолетний ты недоделок! – Вскричала она резким, звучным, но чуть более высоким, чем следовало бы, голосом, обличавшем в ней в первую очередь девушку и столь походившим на голос Шаран. Таким ее голос слышали немногие несчастные, которым на долю выпало на себе испытать истинный гнев Леди Айи, и только трое во Внешних, Новых и Свободных мирах могли бы впоследствии поведать о нем – прочие не выживали.

- К чему, принцесса, - улыбнулся молодой колдун своей страшной, медленной, вальяжной улыбкой, убийственной улыбкой, улыбкой, которая во сне приходила чемпионам Смертельной Битвы, улыбкой, впоследствии признанной Коронной Улыбкой Лорда Мага, чуть менее болезненной, чуть менее опасной, нежели какой-либо из его излюбленных боевых приемов. – Что до оскорбления в Ваш адрес, - и голос его тоже тянулся медленно, мееедленно, лился, как патока, как густеющая, сворачивающаяся кровь… - то, я полагаю, все, здесь присутствующие, прекрасно сознают, что это всего лишь дерзость обиженного мальчишки, и потому дерзость простительная. – Тут он заговорил осторожнее, как бы нащупывая почву перед собой, ожидая возражения за каждым своим словом. – Что же до меня, то не стоит труда оскорбить того, кто не призовет тебя к ответу, однако, мой принц, - он заторопился, теперь Шэнг смотрел уже не на Айи, а прямо на младшенького принца, упорным и пристальным, словно бы проедающем дыру в собеседнике взглядом, - мне кажется, я не совру, если скажу, что последняя фаворитка вашего досточтимого отца и всеми нами почитаемого Императора… - Если до этой минуты Нэн безобразным образом краснел, пятнами, расползавшимися по подбородку, лбу и щекам, теперь он побледнел и сжался в предчувствии неотвратимого удара. – Впрочем, это не мое дело… - Не спешил добивать противника юноша.

- Ну почему же, нам очень любопытно послушать. – Мстительно и хищно улыбнулась принцесса.

- Так, ладно, прекращайте, - начал было Шао, но сестра холодным и властным взглядом остановила его.

- Думаю, я не ошибусь, если скажу, что юный лорд, - проворковал Шэнг.

- Замолчи немедленно! – Принц вскочил со стула, неловко ударился об острый угол письменного стола и своротил стул, но даже не заметил оплошности и не смутился, что само по себе было редкостью и свидетельствовало о крайней степени возбуждения.

- … не только предпринял попытку… завладеть женщиной своего отца, - невозмутимо продолжал молодой колдун, уже приобретший немалый опыт царедворца и точно знавший, куда, как, когда и с какой силой наносить удары. Чтобы понять, насколько тяжким было обвинение, выдвинутое против мальчика, нужно было родиться и вырасти на Куэтане. Недостаток мужского населения, и, следовательно, угроза упадка населения вообще, едва ли не вымирания, породил в Империи крайнее неприятие и нетерпимость к всяческим отклонениям от общей сексуальной нормы. Так, индивидов нетрадиционной ориентации принято было заживо варить в кипящем масле, приверженцев инцеста четвертовали, а тех, кто смел покушаться на женщин своих родственников, а уж тем более главы семейства, нещадно секли, прилюдно на площади, и иначе, как грязными выродками они в народе не именовались. 

- Сейчас же замолчи! – Совершенно по-женски взвизгнул Нэн. Он трясся, все его лицо дрожало от напряжения, землисто-карие глаза слабо засветились. В том, что юный принц не первый год влюблен в фаворитку Шиннока Аланию никто из присутствующих даже не сомневался, а если учесть, что Алания была одной из старших жриц Шаран, то есть вакханкой в земной терминологии, да еще и родом из королевства Крии, история казалась вполне правдоподобной.

- …но и попытка эта не увенчалась успехом, несмотря на всю основательность подхода и немалые приложенные усилия… - Возможно, Шэнг мог бы сказать и еще что-нибудь. Язык у него был не намного короче, чем у леди Айи, а обид он не забывал и мстителен был неимоверно, но сказать он не успел. Молния ослепила его, электрический разряд сбил с ног, молодой колдун отлетел стене и ударился о стеллаж с книгами, остался лежать на полу без чувств, да что там, удар был такой силы, что самого младшего бога отбросило назад. Навряд ли сам он решился применить силу, навряд ли он вообще умел ее применять, и, может быть, никогда бы Нэн не стал Рейденом, богом молнии и грома, если бы в свое время колдун и чернокнижник Шэнг Цунг не взбесил его… но благодарности Нэн за проявившиеся нежданно способности к фавориту брата не испытывал. И появился замечательный предлог и убедительное объяснение для Шао, дабы отослать мальчишку подальше.   

 

Они столкнулись через восемь лет после переворота – по куэтанским меркам, не срок. Он бежал из Эдении и только пол года провел, путая следы и блуждая по новым мирам. Побывал Шэнг и в Не-мире. И был благодарен смещениям реальности, по вине которых с трудом различал вымысел, сны и реальность мира загробного. Он только-только вернулся с южной Затеры, и белое небо Вэйналии, и шумный рынок, точно ковш ледяной воды, обрушились на него сверху. Маг бродил по рядам. Вслушивался в голоса, крики, споры, препирательства торговок и Честных Женщин. Купил у мальчишки явно ворованные сапоги. Заплатил иллюзорной монеткой. Всунул в них истертые, израненные ноги. В то время мальчик, веривший, видимо, в счастливый случай и единственный шанс, срезал у него с пояса кошелек и дал деру по примыкающей к базару узкой улочке. Шэнг улыбнулся, представив удивление маленького мерзавца, когда тот обнаружит, что кашель набит затерианскими древесными грибами для отвода глаз. И тут знакомый, резкий, чуть с присвистом голос окликнул его со спины.   

- Шан!

- Принцесса…

 

Они вошли в скромную, но удивительно чистую для северной Вэйналии таверну, девушка шла, не оглядываясь, с каждой минутой ускоряя шаг, ей не терпелось добраться до комнаты, запереться надежно и тогда уж обо всем, как прежде, совсем обо всем, и четко, и без оговорок, навсегда договориться. Колдун последовал за ней, по деревянной лестнице без перил – за годы, проведенные в Эдении, он успел уже отвыкнуть от подобного декора, и поднимался хоть и быстро, стараясь не отставать от Айи, а все-таки краем глаза улавливая опасную пустоту с левого края и пытаясь, больше подсознательно, держаться ближе к стене. В тесной, треугольной комнатушке, с закрытыми придирчиво ставнями и матрасом, стащенным на пол, Шэнг впервые почувствовал стыд, вину за то, что так долго не было его Дома, за то, что так долго не решался он бежать, за то, что смел предположить когда-то очень давно что может что-то лучше этого быть. Принцесса встала вплотную к стене, окну противоположной, не касаясь обуви руками, вышла из башмаков, и сдвинула их, медленно, педантично, один за другим, сперва правый, затем левый, соответственно пятками, так, чтобы каблуки о стенку стукнули – как бы ей не нетерпелось, как бы не обсасывали сплетники, поклонники и враги своевольный характер не признававшей ни обычаев, ни устоев наследницы, здесь она не позволила себе торопиться не в чем, хотя колдун видел, как девушка чуть дрожит от напряжения и сжимает зубы в отчаянной борьбе с самой собой. В последние пять лет он не встречал подобного почтения к жилищу, к месту покоя, к человеку, в нем обитавшему. В последние мать лет он ходил босиком. И очень радовался, что по пяткам у Джерода сечь было не принято. Шэнг Цунг неловко, с застенчивой улыбкой последовал ее примеру, принцесса ободряюще кивнула. Как только он отделился от стены, покончив с ритуалом, она всплеснула руками, подскочила на месте и кинулась к нему.

- Ну как ты мог пропасть на столько лет?! – Воскликнула Айи, ни то с радостью, ни то с укором, а проще было бы сказать с грустью радостной, потому что невозможно было измерить и передать всю полноту печали и тоски в расставании, в одиночестве, и столь же трудно было бы выказать на письме степень ликования и торжества в воссоединении. Он тихо и чуть виновато пожал плечами. А она неожиданно всерьез разозлилась.

- И это все, что ты можешь мне ответить? Где ты был в эти годы? Неужто не мог возвратиться?! Мы с Шао все на свете прокляли – как он без тебя, ты знаешь?! – Айи точно запыхалась, ей не хватало воздуха, не доставало слов, чтобы обрушить на бывшего друга это новое чувство. Нет, это негодование рвалось у нее изнутри и мешало дышать. Единый, неужели она заплачет сейчас? Неколебимая Айи, принцесса Куэтана, богиня меча, властительница судеб, возьмет и разревется перед этим… предателем?! А ведь тем жива была, прости, Владыка, богиня меча, что каждый день, когда из рук все валилось, когда два и два сложить не могли, когда кончик с кончиком не увязывался, что думала, это все ничего, он вернется, он обязательно вернется, он был прав, и без него никак, а с ним будет совсем по-другому, с ним все сложится, все свяжется, и уж конечно, когда она начнет кричать, он схватит ее за руки, и заглянет в лицо, и объяснит, так, чтобы даже шокану понятно стало, где он был и почему здесь, когда он так нужен, его не было, и она поверит, и вот тогда можно будет плакать. – Знаешь ты хоть, что у нас здесь происходило?! Как ты нас в таких помоях-то бросить мог?! – Крикнула она, еще надеясь, что, быть может, он просто ничего не знает, и знать не мог…

- Ну я-то что мог поделать? – Воззрился на нее колдун. – Я что, Единый что ли?! Я тут причем?..

- Причем! Причем! – Завопила в исступлении Айи, так, что ей даже стыдно за себя стало задним числом: вот глянула она откуда-то с потолка на них двоих, на холодного и чужого, безразличного бывшего друга и истеричную бабенку в слезах, и так ей паршиво стало, что немедленно принцесса решилась себя успокоить и разорвать все к Джиалу, только чтобы из банки этой выпрыгнуть, не мотаться кругами, как глупая мышка, не смотреть с потолка на истеричную бабенку, хватающую за руки человека, который когда-то казался ей другом, пусть уж лучше совсем его не будем, только бы этого всего не было. Она приблизила к нему свое бледное, скуластое лицо и, яростно, остро глядя в запавшие глаза колдуна, совсем уже тихо отчеканила. – Я тебя сюда привела, пока думала, что есть тебе дело до меня и до брата, и что ты причем. А теперь, такого, я тебя видеть не хочу. Нет тебя без нас, вот ты при чем. – И плюнула в него. И вышколенным, солдатским шагом пошла из комнаты. Секунду Шэнг стоял, точно в забытьи, глядя ей в спину, а потом бросился за девушкой.

- Послушай, Айи! Я ведь тоже не на каникулах был… - Он сжал ее локоть, принцесса было вырвала руку, но рукав балахона колдуна задрался, и синие ровные кольца шрамов, начинавшихся от запястья и уходивших к плечу, предстали ее глазам. Она застыла, медленно отвела в сторону руку, за которую он взялся, чтобы девушку удержать, и казалось ей, что синие шрамы сворачиваются, свинчиваются в воронку, в смерч, и тот приближается, и вот сейчас затянет ее, Айи… и снова Шэнг пожал плечами и одернул рукав, задумчиво, выжидающе глядя на нее.

 

Они сидели на полу, на матрасе, лицом друг к другу, подогнув ноги под себя и уложив на колени руки, как два школьника. Или два монаха, на медитации.

- Как ты? – Спросил так же задумчиво Шэнг.

- Вышла за муж. – Вздохнула девушка.  

- Я должен спросить, почему меня не дождалась? – Усмехнулся колдун.

- Я надеялась, что ты спросишь. – Совершенно серьезно урезонила его Айи.

- Кто с тобой? – Уже гораздо менее безучастно, но все же так же мечтательно, раздумчиво поинтересовался колдун.

- Айри. Из бывших темных послушников. Ты его знаешь.

- Это не будет большой самонадеянностью, если я выскажу подозрение, что он на меня похож? – Улыбнулся он.

- Это будет не самонадеянность, а единственное разумное объяснение моего поступка. – Снова вздохнула она. – А ты? – Принцесса вдруг повеселела, или только сделала вид. – Не встретил в солнечной земле прекрасной Эденийки?

- Среди них нет живых. – Настала очередь Шэнг Цунга мрачнеть. – Одна большая трупная свалка, вместо сказочной страны солнечных зайчиков.

- Обрел веру в светлую магию? Я всегда говорила, у них более кровавые ритуалы.

- То, что ты видела, шрамы, оставшиеся от ритуала куда более примитивного. – Отмахнулся колдун.

- Какого же? – Оживилась деланно девушка.

- Под названием: «А что это может быть у подчиненного внутри?». Сам великий Шиннок им не брезговал… - Легкая подначка.

- Ты очень злишься на него? Как там было? – Рискнула заговорить о настоящем. Речь, бес сомнения, шла о Шинноке.

- Временами кажется, что един кот, где помирать. А порой думаешь: лучше удавиться, чем вернуться туда. – Только боль. Одно слово, одна эмоция, ни к кому, а уж тем более к собеседнице напротив, необращенная.

- Ты не ответил на мой первый вопрос. – Напомнила Айи, строго изогнув бровь.      

- До него разозлились до меня. Ему хватило. И все же, ты вопросы тоже пропускаешь. Как ты со своим священником? – Принцесса сделала выразительный, красноречивый жест, большим пальцем полоснув по горлу, и добавила в пол голоса.

- Я точно сплю. А совсем недавно мне приснилось, будто голос, на другом конце мироздания, произнес мое имя. Айи. Уже слишком давно… - голос ее прервался, - никто не называл меня, - и снова на мгновение она остановилась, - по имени.

- Я буду с вами. Айи.